Они расстались в лесу при переходе Эльбруса после того, как проехали на подводах дорогу в 500 км. Это были служащие Краснодарской «Заготконторы», которые категорически решили довести к нашим частям эвакуированный скот.

Если это не удастся – все вместе пристанут к партизанскому отряду.
В большой семье Эдлиных, директора «Заготконторы», два человека не в состоянии были подняться в гору - восьмилетняя девочка и восьмидесятилетняя старуха.

Одних оставить здесь их нельзя было. Судьба защитить и охранять выпала на Двойру Эдлин - жену директора. На эту Двойру - чьим умом гордилась вся семья. Все надеялись, что и в сей час её ум поможет выкрутиться от всех несчастий.
Они расстались.

Двойра осталась одна со старой матерью и внучкой. Собственностью ее была лошадь с подводой, корова, немного одежды и питания на 6-7 дней.
Двойра - маленькая, кругленькая, с двойным подбородком, курносым носиком, карими живыми глазами. Мягкие руки привычные к работе. Несмотря на её тёмную кожу, она не была похожа на еврейку. Когда она одета в простое клетчатое платье, голова повязана платком - можно её вполне принять за русскую крестьянку. Девочка была блондинка: голубые глаза, светлая кожа. Но 80-летняя старуха была типичная хорошая еврейская мать. Каждое её слово, движение говорило о том, что она еврейка. Для спасения её от немцев необходимо было хорошо прятаться. Двойра села вместе с ребёнком на подводу, мать положила на дно подводы и прикрыла её всем барахлом.
Дно подводы в течение полутора месяцев служило несчастной старухе жильём.
Здесь, в подводе, она лежала, когда с неба сыпались бомбы, когда проезжали деревни, набитые немецким десантами, когда в тёмные ночи за одинокими женщинами гнались волки.
Двойра была спокойна. Она была уверена, что не долго придётся страдать: вскоре придут наши и всё будет хорошо. Надо только выдержать, надо быть крепкой и сообразительной. Двойре часто приходилось оставлять подводу на ребёнка и самой ходить в деревню искать продукты. Впереди себя она всегда гнала корову, чтобы показать, что она крестьянка. Ночи были очень тяжёлыми. Угнетало одиночество и безысходность. Очень скучала по своей семье. Далеко где-то на фронте сражались три её сына. Может совсем даже близко. Но очень далеко от неё находились её муж и дочь. Софочкина мать умерла, отец на фронте, а ребёнок с ней. И Двойра обязана сохранить жизнь ребёнка. Удастся ли ей? Не найдёт пустое место отец. вернувшись с войны?

Однажды, когда она ходила по деревням, случайно встретилась со служащим Краснодарской «Заготконторы».
Он рассказал ей о разрушенном Краснодаре. О том, что в городе нет ни одного еврея. Рассказал о русских женщинах, которые приходили на сборные пункты, чтобы умереть вместе с еврейскими мужьями. О знакомых, которые провожали евреев в их последний путь. Знакомый рассказал Двойре о двух караимках, которые не пошли на сборный пункт, а приняли опиум и спокойно умерли в постели. Не пришёл на сборный пункт двухлетний еврейский ребёнок, который играл во дворе в песочнице, в то время, когда его мать пошла на смерть. Но немцы пунктуальны. Они ничего не забывают. Полицейский вернулся и привёл ребёнка босого, голого, в одних трусиках.

На Двойру напало сомнение. Кольцо всё сужалось. Вся окрестность была занята немцами, В сёлах стало невозможно прятаться. Двойра потеряла уже и корову, которая понравилась немцам. Она была счастлива, что они не добрались до подводы, где была спрятана чисто еврейская кровь.
В одно прекрасное утро Двойра увидела, что они находятся в небольшом лесочке, который ведёт в Краснодар. За полтора месяца блуждания по сёлам она бессознательно для себя сделала обратный путь в 500 км, отделявший её от города.
«Мир большой, но деваться некуда. Я, наверное, как мальчик из сказки, попаду прямо смерти в пасть. Но мы ещё посмотрим, глотнет ли меня смерть», - Двойра вместе с ребёнком и матерью на подводе пустилась в город и сразу попала чёрту в пасть.

Знакомая девушка, которой Двойра обещала подарить подводу и лошадь, пустила всех троих в дом. Выяснилось, что за эти полтора месяца девушка успела выйти замуж за русского, работающего в немецкой полиции. Назавтра всю семью вызвали в гестапо. Шли молча. Мать, измученная дорогой, голодная, с болью в костях от долгого лежания в подводе, еле двигала ногами.
«Двойра, - сказала мать после долгого молчания, - я старая. Я свои годы уже прожила. Смотри, чтобы я тебе не была камнем на дороге. Спасай ребёнка. Двойра».
Дальше шли молча. Двойра вместе с матерью и девочкой зашли в гестапо. Коридор был полон людей, которые долгие часы ждали своей очереди. Здесь были люди, вызванные и которые пришли сами. Все они были несчастные. Ежедневно сюда вызывали среднего возраста русскую женщину, которая родилась и выросла в Краснодаре, которую знали полгорода. Знали не только её, но и её мать, бабушку. Преступление было её в том, что её семья много веков назад взяла фамилию Меерович, фамилию, которая звучит по-еврейски. Старый рабочий ходил сюда за то, что сидел, задумавшись у ворот, и быстро не встал, когда мимо него проходил немецкий офицер. Следователь гестапо требовал одного, чтобы рабочий сказал, о чём он думал. Рабочий в момент своего «преступления» ломал голову, где достать немного картофельной шелухи для своей умирающей старухи. В данную минуту он не мог придумать подходящего варианта для следователя. Следователь же утверждал, что он обдумывал вариант связи с партизанами и за это рабочий должен строго быть наказан. Следователь добивался признания от рабочего именно этого.
Все эти люди знали, что, в конце концов, их не минет судьба «преступников». Все осознавали, что, в конце концов, их тела будут валяться все вместе. Вызов в гестапо - это лишь игра для немцев в кошки с мышкой.

Три члена семьи Эдлиных стояли в уголке, изолированные от всех. Двойра чувствовала на себе сочувствующие взгляды, но никто не мог завязать с ними беседу. Пришла очередь для Эдлиных. Их вызвали к следователю. Двойра долгое время не могла понять, как от них отлучилась мать. В памяти остался прощальный взгляд и стук двери. Откуда? Направо? Влево? Под ногами? Только через время, примерно через месяц Двойра узнала дверь. Было это так...
Двойра стояла перед следователем, держа всегда ребёнка за руку. На допросах она никогда не отпускала руку ребёнка. От руки ребёнка всегда в её тело переходило тепло: «Для тебя, - думала она, - я выдержу все муки. Я должна тебя сберечь для отца».

Двойра стояла на допросе, но её ничего не спрашивали, т.к. к следователю внезапно ввели молодую русскую девушку со связанными руками.
- Национальность, - прозвучал вопрос.
- Русская, - ответила девушка.
- Чем занимаешься?
- Партизанка, - гордо ответила она и в то же время облилась кровью с головы до ног.
Вот тогда Двойра вспомнила, что за этой дверью пропала старуха. С той стороны до них дошёл последний её взгляд.
Теперь Двойра стояла на допросе первый раз, и решила правильно сказать свою фамилию и имя, потому что было опасно. Многие знали в городе, что её фамилия Эдлин.
На всех допросах от начала до конца она придерживалась такой версии: сама она русская. Её первый муж Геодаков тоже был русский. Девочка - последний ребёнок её первого мужа - Геодакова. Недавно, перед войной, она вторично вышла замуж за еврея Эдлина и его фамилию она носит. Старуха была мать Эдлина.
- Приведи сюда русского человека, чтобы удостоверил, что ты русская, - сказал следователь. Двойра ушла с ребёнком из гестапо.
Голова кружилась. Улицы казались мёртвыми. С каждого разрушенного двора, с каждой щели окон, забитых досками, выглядывали материнские скорбные глаза.

К кому обратиться? Людей нет. Похоже, что это последний день в её жизни. Не хотелось верить, что это конец. Спасти могут только наши. «Но где они?» - подумала Двойра. Когда она опустила глаза, устремлённые к небу, то увидела хорошо знакомое, доброжелательное, перепуганное лицо. Перед ней стоял артист театра русской драмы Дроздов, который был неравнодушен к её дочери и поэтому был частым гостем в её доме.
- Вера Исаевна! - шептал одними белыми губами Дроздов. - Удирайте. Как вы сюда попали? Вы же здесь пропадёте.
- Моя жизнь теперь в ваших руках, Аркадий Петрович, - сказала Двойра. - Удостоверьте, что я русская, и я останусь жива.
Они втроём вернулись в гестапо.
- Если ты врёшь. - сказали Дроздову,- мы тебя расстреляем как собаку.
- Я говорю правду, - спокойно ответил Дроздов.
- Одного свидетеля мало, - сказал следователь,- нужен ещё один. Ты, птичка, из наших рук не выкрутишься.

Они ушли из гестапо.
- Вера Исаевна, будьте спокойны, - сказал Дроздов, - завтра будет ещё один свидетель.
- Я надеюсь, что будет, - просто ответила Вера Исаевна.
Назавтра чужой человек, которого Двойра видела впервые в жизни, удостоверил, что он её знает много лет, как русскую женщину. Двойра вышла на улицу спокойная. Но вопрос Веры Эдлиной в гестапо не был снят.

Через каждые два дня, с немецкой пунктуальностью, присылались две повестки на допрос в гестапо Вере Исаевне Эдлин и Софии Петровне Геодаковой. Через день пятидесятилетняя Вера Исаевна и восьмилетняя София Геодакова стояли на допросе перед следователем. Очень тяжело было с ребёнком. Целыми часами Двойра репетировала С девочкой как лучше отвечать на допросе.
Ребенок научился читать по глазам бабушки. Она научилась понимать все движения и жесты бабушки, Она привыкла называть её мамой. Чем дальше - тем больше ребёнок становился нервным и напуганным. Часто плакал и не хотел идти в гестапо.

Однажды, когда пришли эти. повестки для Веры и Софочки, то Софочка спряталась в клетку для кролей, которая стояла во дворе, Двойра её долго искала. Когда она нашла Софочку, та, лёжа на четвереньках, категорически отказалась идти в гестапо и начала нарочным голосом - наполовину криком, наполовину пением - выкрикивать слова из песни: «В бой за Родину, в бой за Сталина». Бабушка вытянула её из клетки и закрыла рот рукой. Они ушли на допрос.

Переводчик, с бледным лицом, костлявыми руками, в этот раз по-хорошему обратился к Эдлиной:
- Ты говоришь, что перед войной жила а Полтаве? - спросил он её. - Так мы пошлём туда запрос.
- Софочка, - он внезапно обратился к ребёнку, -это правда, что вы в Полтаве жили на улице Шолом Алейхема? Мама наверное с тобой хорошо выучила адрес, чтобы ты не заблудилась А ну, вспомни.
Слово «Софочка» так внезапно зазвенело изо рта предателя, что бабушка и внучка задрожали. Бабушка сразу поняла провокацию и с нетерпением ждала ответа ребёнка.
Софочка на минутку задумалась. Внезапно лицо её засияло от внезапного воспоминания.
- Помнишь, мама, - сказала она, как мы ходили на елку к тёте Соне, - Она внезапно громко рассмеялась Но тут же почувствовала на своём плече костлявую руку переводчика. Этим жестом он призывал её к порядку. Глаза стали полны слез от боли придавленного плеча. Она вспомнила заданный вопрос.
- Нет, - сказал ребёнок, - на улице Шолом Алейхема мы никогда не жили. Мы туда долго ехали трамваем.
- Скажи, - обратился переводчик к Двойре, - как вы поженились с Геодаковым? В церкви?
Двойра стояла растерянная. Но внезапно в её памяти стало что-то проясняться. Перед глазами стояли кадры недавно виденного фильма о русской свадьбе: печальная невеста, батюшка.
- Что же батюшка сказал печальной невесте?
Двойра вспомнила и ответила.

В эту ночь Двойра не спала и готовилась к следующему допросу. Может и в следующий раз её будут экзаменовать на божественность. Старая женщина с удовольствием повторила несколько молитв.

На следующем допросе действительно присутствовал священник-старик. Голова у него шаталась, как будто бы он вое время молился. Руки дрожали. И было впечатление, что он вот-вот рассыплется. Священник спрашивал Двойру, помнит ли она «Отче наш». Двойра в одно дыхание рассказала «Отче наш». Для немецкого следователя и переводчика всё было мало.
- А зачем ты носишь имя Исаевна? - спрашивал переводчик.
- Сын мой, - сказал священник, - Исай - не еврейское имя. У нас в Петербурге стоит Исаакиевский собор.
Или священник был не в себе, или он и вправду хотел помочь несчастной женщине. Так или иначе, но его замечание вызвало неожиданную реакцию у следователя. Когда переводчик передал слова священника, немец внезапно жирно рассмеялся и выкрикнул:
- Ну, хорошо, пусть они вместе поедут в Петербург. Как это теперь называется у них: Ленинград... После этого еврея вам определённо будет хорошо со священником. Мы вас, птичек, проводим. Завтра утром увидимся снова.

Двойра шла домой в свой жалкий уголок. Улица опять была пуста. На телеграфном столбе висело человеческое тело с надписью: «Я, агитировал против немцев».
Кто знает. Может быть, и она завтра будет висеть и также смотреть мертвыми глазами на мёртвую улицу. Какую надпись они прикрепят к ней. А может, одно слово – «еврейка»? А может, нет. Немцы любят точность и пунктуальность. Они напишут: «Я обманула немецкую власть. Я скрыла от немцев свою еврейскую кровь».
Она механически шла с одной улицы на другую униженная, убитая. «За что? За что это мне всё следует? Она себя чувствовала одинокой. Была одна во всём городе. Одна - живой человек еврейской национальности в Краснодаре. Двойра с ребёнком дотянулась домой и упала «разбитая» на соломенный мешок.

Софочка тоже лежала рядом. Молчаливая. Они прижались друг к другу. Хоть и был день, они обе заснули.

Схватилась она от удивительно дикого крика. Открыла глаза. В дверях стояла беззубая черная Авдотья из «Заготконторы» и шипела чёрными губами.
- Как это разлеглись среди белого дня, евреи. Всегда любят себе делать удобно. А, схватилась? Доброе утро, принцесса. Тебе неплохо живётся, как я вижу. Если хочешь, я могу тебя одним словом послать на тот свет. Отдай мне свои вещи. Всё, что у тебя есть. Тогда буду молчать. Если нет - тогда выдам. Евреи всегда богатые.
За один день это было уже много для Двойры. Она медленно поднялась с бедной постели. Маленькая, кругленькая, живая, она быстро подскочила к этой высокой худой Авдотье и начала её трясти всеми силами.
- Старая коза. Вещи тебе мои захотелось? Подумай хорошо, что я имею. Может, ты хочешь мою кровь? Возьми нож и режь. Ты думаешь, здесь немцы вечно будут? Что ты от них имеешь, корова? Наши же вернутся, красные, и тогда ты ответишь за мою кровь. Помни. Ну, иди же, иди, выдай меня, Я тебя не боюсь. Вон отсюда.

Софочка спала. Двойра ухватила высокую Авдотю за плечи и вытолкнула из комнаты. Софочку шум не разбудил. Она спокойно спала. Ручки были разложены ладонями вверх, как у новорожденной. Двойра долго смотрела на ребёнка, пока её взор не упал на обыкновенный глиняный кувшин с молоком, который стоял на земле. Немножко отодвинувшись от Софочки, она механически взяла с земли кувшин. Под ним лежала записочка. «Дорогая Вера Исаевна. Вы не должны здесь оставаться. Авдотья всё время о Вас говорит. Удирайте, если Вам дорога жизнь». Значит в то время, когда она спала, здесь была 13-летняя дочь Анатолия Поливкаса. Всегда незаметно прибежит, выполнит поручение отца и убежит.
Поливко - бывший завхоз "Заготконторы", почти каждый день присылал Двойре пищу: немножко молока, кусочек мяса, кусочек хлеба. В крайнем случае, хоть картофельные очистки. С тех пор, как немцы заняли город, картофельные очистки превратились в деликатес. Где Поливко добывал для Двойры пищу - было секретом. Удивительно было, потому что у Поливко не было хозяйки. В первый день после вступления немцев в Краснодар они застрелили жену Поливко за неосторожно сказанное слово.

Ах, это немножко молока в глиняном горшке. Какой вкус дружбы оно имеет, Двойра опять вытянулась на земле, обняла кувшин двумя руками и долго-долго плакала. Она плакала первый раз за всё время после того, как вернулась в Краснодар, Хорошо выплакавшись, Двойра поднялась с земли, опять спокойная и энергичная. Слезы смыли горечь с её души и яснее сделали мысли. Она уже не чувствовала себя одинокой и забытой.

Двойра решила больше в гестапо не показываться, а с квартиры сию минуту исчезнуть. Она ушла на базар и встретилась там с Настей, с которой несколько недель назад познакомилась. Муж Насти, квалифицированный металлист, работал на военном заводе. Молодая его жена торговала на почти пустом базаре водой в оккупированном городе. Устроиться на работу при немцах она ни в коем случае не хотела. Дома без присмотра она оставляла своих детей, трёх месяцев и трёх лет. Жила она за городом.
- Настюша, - сказала Двойра, - Мы обе одинокие и бедные, так давай жить вместе, Может нам легче будет пережить трудные времена- Пусти меня к себе. Я буду беречь твоих детей, как своих собственных. Никакая работа для меня не будет тяжёлой. Но про меня никто не должен знать.
- Хорошо, тётя Вера, идите ко мне. – ответила Настя.

В тот же день Двойра перебралась к Насте. В городе она больше не показывалась. Так она перепряталась пока...

Уже показывались советские самолёты. И хотя самолёты бросали листовки, предупреждающие население, что бомбы не отделяют врага от друга, люди стояли кругами на улице и открыто радовались. Ожидание «своих» было крепче, чем боязнь за смерть. Страшнее было тогда, когда бомбы не падали. Тогда улицы были вымершими.

Перед тем как оставить город, немцы развлекались, и было опасно выходить на улицу. Они стреляли, куда попало, убивали людей просто для развлечения. Вот стоит молодой немецкий солдат и ест семечки. Недалеко проходит девочка лет 15-ти.
- Рус, возьми семечки, - кричит немец. Девушка поворачивается, и он выстрелил ей прямо в рот. Маленький мальчик бегает по улице за собачкой. Немец стреляет, не зная в кого, но попадает в ребёнка. Немцы поджигают дома и стреляют в людей, прыгающих из окон. Они веселятся.

Но пришла ночь. В город вошёл первый разведывательный отряд, и на рассвете Двойра услышала радостные слова Насти.
- Тётя Вера! Посмотрите, как идут «наши» в серых шинелях.
Им мешали двигаться толпы народа. Женщины красноармейцам давали пищу, папиросы, но они ничего не брали, благодарили, говорили, что сыты.
На заборах победителей приветствовали лозунги: «Будьте здоровы, наши освободители!».
Через несколько дней Бровко, председатель финотдела Краснодарского военкомата, где Двойра долгое время получала денежные аттестаты на ее трёх сыновей, шёл по одной из центральных улиц города. К нему подошла женщина в старой залатанной, клетчатой юбке. Она вела за руку девочку-блондинку с зелёным личиком, с большими кругами под глазами. Ребёнок выглядел так, как будто прожил большую трудную жизнь.
- Вера Исаевна! Это Вы? - крикнул Бровко,
-Да, это я, -ответила Вера Исаевна. И, как видите, живу ещё.

Бровко хорошо вгляделся в очень измученное лицо и трижды по русскому обычаю расцеловался с ней.
Спустя несколько часов Двойра села писать письмо своему сыну - отцу Софочки на фронт. Она писала долго. Письмо было на 14 страницах. Затем сложила бумагу и задумалась, глядя в окно. Был светлый замечательный день. Улица была заполнена серыми солдатскими шинелями.

 

Перевод с идиш –
Геккер-Володарская Елизавета Аврамовна.

Свидетельства Р. Р. Рубинной о семье С. И. Забрамной из книги «Еврейские женщины». Рассказ «Одна в Краснодаре», написанный в 1943 г., вошел в сборник рассказов, издан в 1944 г. издательством «Дер Эмес» в Москве.

Рассказ предоставлен центром изучения Холокоста «ТКУМА»

Изображение 1. Жители покидают один из советских городов. Источник: http://waralbum.ru

Изображение 2. Советские войска входят в Краснодар. Источник: http://waralbum.ru